История о кобеле скунса вроде понравилась, так что еще о

История о кобеле скунса вроде понравилась, так что еще о знатоках.

Отыграли тур московского чемпионата. Ира Афанасьева говорит: слушайте, у
Абрамовича день рождения, чего он в гостинице будет куковать, пошли ко
мне, отметим... Это сейчас все знают, кто такой Абрамович: самый богатый
чукча. А тогда, в 95-м, на постсоветском пространстве был известен один
Абрамович — наш, настоящий, правильный. Знаток.

Пришли к Ире, сели, выпили, обсудили игру. Разговор о ЧГК плавно перетек
на треп «про вообще». И тут Паше Воробьеву после третьего стакана
приспичило заняться антисемитизмом. «Задолбали евреи! — доверительно
сообщил Паша. — Никакого житья от них нет». И принялся рассказывать, как
его, природного русака, всю жизнь притесняют носатые-пархатые. Что
интересно, Паша умудрился ни одного конкретного примера не привести!
Выдал такую размытую жалобу.

А сидел Паша между Абрамовичем и Белкиным. Они сначала хихикали, потом
как-то поскучнели, потом не выдержала Ирина.

— Павел! — сказала она строго. — Ты хоть помнишь, зачем мы тут?!

Павел задумался. Надо отметить: он у нас был, мягко говоря, человек
больших возможностей. Однажды поехали они с капитаном Любимовым за
добавкой, пьяные в жопу, и их тормознул какой-то сводный патруль ментов
и ГАИ. Сидевшего за рулем Любимова, который лыка не вязал — аж машину
подбрасывало и переставляло на ровной дороге, — стражи порядка
согласились отпустить. Но при условии, что заберут Пашу, мирно спавшего
на заднем сиденье. Хотя Любимов трындел без умолку, а Паша, колоритный
такой, с бородой и в камуфляже, слова ментам не сказал. Дрых. Насилу
Любимов от них отболтался.

А я ведь советовал Пашу в багажник положить от греха подальше. Ему все
равно было уже по фиг.

Так вот, про Пашу. Зная за собой большие возможности, Паша на всякий
случай думает сначала. Заметно, что голова у него плотно забита
еврейским вопросом, и соображать Паше трудно. Тем более, тур отыгран,
напрягаться лень.

— Время пошло, — по привычке подсказывает кто-то.

Паша игрок опытный, ему минуты не надо, он размышляет секунд пятнадцать,
и говорит:

— Есть ответ. Мы тут собрались, потому что у Абрамовича день рождения.
— Вот именно! А Абрамович — кто?
— Кто?! — переспрашивает Паша, опасливо косясь на Абрамовича.
— Он вообще-то еврей, — говорит Ирина вкрадчиво.
— ЧТО?! — взвизгивает Паша.

Все офигевают. Три команды ЧГК, включая сильнейшую на тот момент в
стране команду Белкина, которую удивить практически нечем.

— Угу, — скромно признается Абрамович.
— ікарныбабай! Слушай, ты это... Вот угораздило! — Паша оборачивается к
Белкину. На лице Паши написано: надо же какая фигня, Абрамович-то наш -
еврей!
— А чего ты на меня так смотришь? — удивляется Белкин.
— А чего? — настораживается Паша, наученный горьким опытом.
— Я тоже... Не очень русский! — сообщает Белкин. Без вызова в голосе, но
уверенно.

У Паши отваливается челюсть. Он беспомощно озирается. А как раз напротив
Паши сидит Макс Поташев и уже скорбно кивает, предвидя следующий его
немой вопрос.

И еще целый ряд гостей ждет не дождется своей очереди.

Думаю, если б не группа поддержки в лице Ирины, сползающей по шкафу на
пол, и двух задниц — Любимова и моей — выразительно торчащих из-под
стола (мы уже с минуту стояли на четвереньках и тихо всхлипывали),
наверняка Пашу обнял бы Кондратий. Ой, не от конфуза. От ужаса.

Он потом весь вечер жалобно вздыхал.

И то правда, заманили русского человека в синагогу какую-то.

Случайный анекдот